Орот а тшува
Глава третья
Тшува конкретно — уточненная и тшува неопределенно-обобщенная
Есть тшува, направленная против конкретного греха, или многих грехов.
Человек помещает свой проступок в центр внимания и раскаивается в нем, сожалея, что попался в ловушку греха; и душа его, карабкаясь, поднимается.
Наконец, освобождается он от порабощения грехом, и уже чувствует в себе святую свободу, столь отрадную его изнуренной душе; и продолжает идти по пути исцеления.
И вот, сияющие лучи солнца Милости, высшей Милости, посылают ему свой свет; он идет и наполняется счастьем,блаженством и чувством духовного насыщения, — вместе с тем, что сердце его разбито, душа принижена и удручена. Но даже это чувство, подобающее в его положении, добавляет ему внутреннего духовного наслаждения и подлинной цельности. Идёт он и чувствует, что приближается к Источнику жизни, к Богу живому, от Которого ещё недавно был он так далёк; его жаждущая душа вспоминает с сердечной радостью свою внутреннюю бедность и унижение, и наполняется чувством благодарности и возвышает голос в песне и восхвалении: “Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его, того, Кто прощает все твои грехи, исцеляет все твои болезни, избавляет от гибели жизнь твою, окружает тебя милосердием и благостью, насыщает благами уста твои; обновляется, подобно орлу, юность твоя. Бог творит справедливость и правосудие для всех угнетённых”.
О! Как угнетена была душа, пока ноша греха, его мрачной грубости и ужасающей тяжести была возложена на неё! Какой униженной и смятенной была она, даже если внешние богатство и почёт выпали на её долю! Какая польза от всей роскоши, если внутреннее содержание, содержание жизни, истощено и сухо? И как счастлива она теперь, когда чувствует, что уже прощён её грех, что близость Бога живёт и светит внутри неё, что облегчена её внутренняя ноша, что долг ее уплачен, и больше не угнетают её внутреннее стеснение и растерзанность; полна она покоя и благочестивого умиротворения: “Вернись, душа моя, к покою твоему, ибо Господь воздал тебе”.
И есть ещё другое переживание тшувы, общее, не раскрытое. Грех, или грехи прошлого не приходят на память, но в целом человек ощущает, что он весьма удручен. Чувствует он, что полон искажения, что свет Бога не светит ему, нет в нём отзывчивости, сердце его запечатано, его качества и свойства его души не следуют дорогой прямой и желанной, способной обеспечить достойную жизнь чистой душе, интеллектуальное развитие его грубо, к чувствам примешано уныние и безнадёжные стремления, пробуждающие в нём отвращение к самому себе. Стыдится он самого себя, знает он, что нет Бога внутри его существа, — и это его наибольшее горе, самый страшный грех! Он возмущён самим собой, не может найти способа выбраться из этой западни, ведь нет у неё конкретного содержания, но все существо его изнемогает, как под пыткой. Из этого состояния душевной горечи приходит тшува, как повязка с лекарством от опытного врача. Чувство тшувы и скрытое знание о ней, готовность её в глубине души, в тайниках естества, во всех “внутренних помещениях” Торы, веры и традиции, — со всей силой приходит и разливается в его душе. Мощная уверенность в исцелении, в общем возвращении к жизни, которое тшува дарует каждому, кто прилепился к ней, проводит над ним дух приязни и утешения. “Как мать утешит человека, так Я утешу вас”. Чувствует он, что каждый день проходит для него в согласии с этой высшей и общей тшувой. Его самоощущение становится более уверенным, более просветлённым, более освещённым светом разума, и более осознанным в соответствии с основами Торы. И вот он идёт и сияет, мрачное выражение ушло с его лица, свет умиротворения пришел и озарил (его); и он наполняется мощью, глаза его наполняются святым огнём. Сердце его купается в источнике утончённого наслаждения, святость и чистота простирают над ним свой покров. Любовь беспредельная наполняет его дух, душа его жаждет Бога, и сама эта жажда насыщает его, как жиром и туком, дух пророчества поигрывает перед ним, как колокольчик, оповещая, что стёрты его прегрешения, известные и неизвестные, что создан он заново новым творением, что весь мир и все миры обновлены вместе с ним, и всё произносит песню, всё полно Божественной радостью. “Велика тшува, что приводит исцеление в мир; и даже если один сделал тшуву, прощают ему и всему миру”.
פרק ג
תְּשׁוּבָה פְּרָטִית מְפֹרֶשֶׁת וּתְשׁוּבָה סְתָמִית כְּלָלִית
יֵשׁ תְּשׁוּבָה מְכֻוֶּנֶת נֶגֶד חֵטְא מְיֻחָד אוֹ חֲטָאִים רַבִּים. וְהָאָדָם שָׂם חֶטְאוֹ נֹכַח פָּנָיו, וּמִתְחָרֵט עָלָיו וּמִצְטַעֵר עַל אֲשֶׁר נוֹקַשׁ בְּפַח הַחֵטְא, וְנַפְשׁוֹ מְטַפֶּסֶת וְעוֹלָה. עַד שֶׁהוּא מִשְׁתַּחְרֵר מֵהָעַבְדוּת הַחֶטְאִית, וּמַרְגִּישׁ בְּקִרְבּוֹ אֶת הַחֵרוּת הַקְּדוֹשָׁה, הַנְּעִימָה מְאֹד לְנַפְשׁוֹ הַנַהֲלָאָה, וְהוּא הוֹלֵךְ וּמִתְרַפֵּא.
וְזָהֳרֵי אוֹרָהּ שֶׁל שֶׁמֶשׁ הַחֶסֶד, חֶסֶד עֶלְיוֹן, שׁוֹלְחִים אֵלָיו אֶת קַוֵּיהֶם, וְהוּא הוֹלֵךְ וּמִתְאַשֵּׁר, הוֹלֵךְ וּמִתְמַלֵּא עֹנֶג וְדֶשֶׁן פְּנִימִי, יַחַד עִם לֵב נִשְׁבָּר וְנֶפֶשׁ שַׁחָה מְדֻכָּאָה, שֶׁהוּא מַרְגִּישׁ בְּקִרְבּוֹ, שֶׁגַּם רֶגֶשׁ זֶה עַצְמוֹ, הַנָּאֶה לוֹ לְפִי מַצָּבוֹ, מוֹסִיף לוֹ עֹנֶג רוּחָנִי פְּנִימִי וּשְׁלֵמוּת אֲמִתִּית. הוֹלֵךְ הוּא וּמַרְגִּישׁ שֶׁהוּא מִתְקָרֵב לִמְקוֹר הַחַיִּים, לְאֵל חַי אֲשֶׁר זֶה לֹא כְּבָר הָיָה כָּל כָּךְ רָחוֹק מִמֶּנּוּ, נַפְשׁוֹ הַכְּמֵהָה זוֹכֶרֶת בִּשְׂשׂוֹן לֵב אֶת עָנְיָהּ וּמְרוּדָהּ הַפְּנִימִיִּים, וְהִיא מִתְמַלֵּאת רִגְשֵׁי תּוֹדָה, בְּהַלֵּל וָזֶמֶר הִיא נוֹשֵׂאת קוֹל: «בָּרְכִי נַפְשִׁי אֶת ד’, וְאַל תִּשְׁכְּחִי כָּל גְּמוּלָיו, הַסֹּלֵחַ לְכָל עֲוֹנֵכִי הָרֹפֵא לְכָל תַּחֲלוּאָיְכִי, הַגּוֹאֵל מִשַּׁחַת חַיָּיְכִי, הַמְעַטְּרֵכִי חֶסֶד וְרַחֲמִים, הַמַּשְׂבִּיעַ בַּטּוֹב עֶדְיֵךְ, תִּתְחַדֵּשׁ כַּנֶּשֶׁר נְעוּרָיְכִי, עֹשֵׂה צְדָקוֹת ד’ וּמִשְׁפָּטִים לְכָל עֲשׁוּקִים».
הוֹי! כַּמָּה עֲשׁוּקָה הָיְתָה הַנֶּפֶשׁ, בְּעוֹד מַשָּׂא הַחֵטְא, קַדְרוּתוֹ, גַּסּוּתוֹ וְסִבְלוֹ הָאָיֹם, מֻנָּח עָלֶיהָ! כַּמָּה הָיְתָה יְרוּדָה וּסְחוּפָה, גַּם אִם עֹשֶׁר וְכָבוֹד חִיצוֹנִי נָפַל לָהּ לְחֶבֶל! מַה יּוֹעִיל כָּל הוֹן, אִם הַתּוֹךְ הַפְּנִימִי, תּוֹךְ הַחַיִּים, הוּא מְדֻלְדָּל וְיָבֵשׁ? וּמַה מְּאֻשָּׁרָה הִיא כָּעֵת בְּהַרְגִּישָׁהּ בְּקִרְבָּהּ, כִּי כְּבָר נִרְצָה עֲווֹנָהּ, כִּי קִרְבַת אֱלֹהִים חַיָּה וּמְאִירָה בְּקִרְבָּהּ, כִּי הוּקַל מַשָּׂאָה הַפְּנִימִי, כִּי הִיא כְּבָר שִׁלְּמָה נִשְׁיָהּ, וְאֵינָהּ עוֹד מְעֻשָּׁקָה בְּעֹשֶׁק וְטֵרוּף פְּנִימִי, מְלֵאָה הִיא מְנוּחָה וְשַׁלְוָה כְּשֵׁרָה: «שׁוּבִי נַפְשִׁי לִמְנוּחָיְכִי כִּי ד’ גָּמַל עָלָיְכִי»
וְיֶשְׁנָהּ עוֹד הַרְגָּשַׁת תְּשׁוּבָה, סְתָמִית כְּלָלִית. אֵין חֵטְא אוֹ חֲטָאִים שֶׁל עָבָר עוֹלִים עַל לִבּוֹ, אֲבָל בִּכְלָל הוּא מַרְגִּישׁ בְּקִרְבּוֹ שֶׁהוּא מְדֻכָּא מְאֹד, שֶׁהוּא מָלֵא עָווֹן, שֶׁאֵין אוֹר ד’ מֵאִיר עָלָיו, אֵין רוּחַ נְדִיבָה בְּקִרְבּוֹ, לִבּוֹ אָטוּם, מִדּוֹתָיו וּתְכוּנוֹת נַפְשׁוֹ אֵינָן הוֹלְכוֹת בַּדֶּרֶךְ הַיְשָׁרָה וְהָרְצוּיָה, הָרְאוּיָה לְמַלְּאוֹת חַיִּים הֲגוּנִים לְנֶפֶשׁ טְהוֹרָה, הַשְׂכָּלָתוֹ הִיא גַּסָּה, רִגְשׁוֹתָיו מְעֻרְבָּבִים בְּקַדְרוּת וְצִמָּאוֹן שֶׁמְּעוֹרֵר לוֹ גִּעוּל רוּחָנִי, מִתְבַּיֵּשׁ הוּא מֵעַצְמוֹ, יוֹדֵעַ הוּא כִּי אֵין אֱלוֹהַּ בְּקִרְבּוֹ, וְזֹאת הִיא לוֹ הַצָּרָה הַיּוֹתֵר גְּדוֹלָה, הַחֵטְא הַיּוֹתֵר אָיֹם, מִתְמַרְמֵר הוּא עַל עַצְמוֹ, אֵינוֹ מוֹצֵא מָנוֹס מִפַּח מוֹקְשִׁים שֶׁלּוֹ, שֶׁאֵין לוֹ תֶֹּכן מְיֻחָד, רַק הוּא כֻּלּוֹ כְּמוֹ נָתוּן בַּסַּד.
מִתּוֹךְ מְרִירוּת נַפְשִׁית זוֹ בָּאָה הַתְּשׁוּבָה כִּרְטִיָּה שֶׁל רוֹפֵא אֻמָּן. הַרְגָּשַׁת הַתְּשׁוּבָה וְעֹמֶק יְדִיעָתָהּ, סְמִיכוּתָהּ הַגְּדוֹלָה בְּעֹמֶק הַנֶּפֶשׁ, בְּסֵתֶר הַטֶּבַע, וּבְכָל חַדְרֵי הַתּוֹרָה, הָאֱמוּנָה וְהַמָּסֹרֶת, בְּכָל כֹּחָהּ הִיא בָּאָה וְזוֹרֶמֶת בְּתוֹךְ נַפְשׁוֹ. בִּטְחוֹן עֹז בָּרְפוּאָה. בַּתְּחִיָּה הַכּוֹלֶלֶת, שֶׁהַתְּשׁוּבָה מוֹשִׁיטָה לְכָל הַדְּבֵקים
בָּהּ, מַעֲבִיר עָלָיו רוּחַ חֵן וְתַחֲנוּנִים, «כְּאִישׁ אֲשֶׁר אִמּוֹ תְּנַחֲמֶנּוּ כֵּן אָנֹכִי אֲנַחֶמְכֶם»
מַרְגִּישׁ הוּא, וּבְכָל יוֹם וְיוֹם שֶׁעוֹבֵר עָלָיו, בְּהַסְכָּמַת תְּשׁוּבָה עִילָּאָה וּכְלָלִית זוֹ. הַרְגָּשָׁתוֹ נַעֲשֵׂית יוֹתֵר בְּטוּחָה, יוֹתֵר מְחֻוֶּרֶת, יוֹתֵר מוּאָרָה בְּאוֹר הַשֵּׂכֶל, וְיוֹתֵר מִתְבָּאֶרֶת עַל פִּי יְסוֹדֵי תּוֹרָה. וְהִנֵּה הוּא הוֹלֵךְ וְנוֹהֵר, פְּנֵי הַזַּעַם חָלְפוּ, אוֹר רָצוֹן בָּא וְזוֹרֵחַ, הוּא מִתְמַלֵּא עֹז, עֵינָיו מִתְמַלְּאוֹת אֵשׁ קֹדֶשׁ. לְבָבוֹ כֻּלּוֹ נִטְבָּל בְּנַחֲלֵי עֲדָנִים, קְדֻשָּׁה וְטָהֳרָה חוֹפְפוֹת עָלָיו. אַהֲבָה אֵין קֵץ מָלֵא כָּל רוּחוֹ, נַפְשׁוֹ צְמֵאָה לַד’, וּכְמוֹ חֵלֶב וָדֶשֶׁן תִּשְׂבַּע מִצִּמְאוֹנָהּ זֶה גּוּפָא, רוּחַ הַקֹּדֶשׁ מְקַשְׁקֶשֶׁת לְפָנָיו כְּזוֹג וְהוּא מְבֻשָּׂר שֶׁנִּמְחוּ כָּל פְּשָׁעָיו, הַיְדוּעִים וְשֶׁאֵינָם יְדוּעִים, שֶׁהוּא נִבְרָא מֵחָדָשׁ בְּרִיָּה חֲדָשָׁה, שֶׁכָּל הָעוֹלָם כֻּלּוֹ וְכָל הָעוֹלָמִים הִתְחַדְּשׁוּ עִמּוֹ, וְהַכֹּל אוֹמֵר שִׁירָה, חֶדְוַת ד’ מָלֵא כֹּל. «גְּדוֹלָה תְּשׁוּבָה שֶׁמְּבִיאָה רְפוּאָה לָעוֹלָם, וַאֲפִילּוּ יָחִיד שֶׁעָשָׂה תְּשׁוּבָה מוֹחֲלִין לוֹ וְלָעוֹלָם כֻּלּוֹ».